Щ - Щепкин М.С.

Знакомство Щепкина с Белинским произошло при обстоятельствах не совсем обычных. Будущий критик, а пока студент начальных курсов Московского университета, искал себя на разных поприщах. Пришел и в студенческий театр, но не проявив себя на артистической стезе, попробовал свои силы в драматургии, написав антикрепостническую пьесу «Дмитрий Калинин».

Впервые артист Императорского театра и в недалеком будущем известный критик встретились в суфлерской яме университетского театра, откуда «неистовый Виссарион» скромно подавал реплики выступающим на сцене.

Щепкин частенько наведывался в университет, чтобы преподать актерам-любителям азы театрального искусства. По мере возможности он помогал им получить костюмы и другие театральные аксессуары из запасов императорских театров. Со студентами он всегда встречался с охотой. Даже в дни, когда все зрелищные заведения были закрыты из-за свирепствующей в Москве чумы, артист шел к своим юным коллегам, невзирая на опасность, и проводил с ними немалое время, «объясняя студентам характер каждой роли и показывая все сценические приемы в игре, дикцию и жестировку».

«Недоучившийся студент», как именовали Белинского его недоброжелатели, весьма скоро заставил заговорить о себе в литературных и театральных кругах. Удрученный первым горьким опытом драматурга, он решает, однако, продолжить штурм и выносит на суд новую драму «Пятидесятилетний дядюшка, или Странная болезнь», пьесу разрешили к исполнению. Чтобы поддержать молодого автора, Щепкин заявит ее в свой бенефис, взяв на себя роль влюбленного старика Горского. Ее постановка не принесла удовлетворения ни автору, ни исполнителю главной роли.

При всем том, что рецензенты отмечали отдельные удачно выписанные характеры некоторых действующих лиц и самоотверженность актеров, делавших все от них зависящее, а также виртуозно сыгранные Щепкиным «места роли», в которых он «изумил публику своею игрою», драма оказалась сырой, затянутой, «многоречивой», перенасыщенной словами, будто взятыми «напрокат из «Московского наблюдателя». Сколь-нибудь значительного сценического действа не получилось. Даже великое мастерство актера не спасло положения дел. И как оно могло спасти, если роль героя была соткана из противоречий и необъяснимых поступков, постоянно ставящих актера в затруднительное положение. Даже самые серьезные порывы Горского при тех обстоятельствах, в которые его поставил автор, иначе как с иронической снисходительностью нельзя было воспринимать. А сочинитель-то намеревался показать именно драму.

Не драматургическое творчество Белинского снискало ему славу и не оно сдружило его со Щепкиным, а полемический талант критика, его принципиальность и острота. Их сближали общий взгляд на пути развития отечественной культуры, общая боль за состояние театра. И когда Каратыгин в своей пьесе «Авось, или Сцены в книжной лавке» сочинил пошлые куплеты против Белинского, в которых его критика — это то, что «сам черт не мог бы разобрать» и что его критические обзоры всем надоели, Щепкин не мог поступить иначе, как решительно отказаться от их исполнения.

Михаил Семенович своими ролями, своим пониманием драматического искусства, отношением к театру помогал вызревать критическому таланту Белинского, предоставлял ему богатый материал для размышлений. Напомним, что наиболее сильные театральные впечатления критика были связаны с именами артистов Малого театра — Мочалова и Щепкина. Именно эти мастера помогли ему определиться в понимании общественной значимости театрального искусства, путей развития русской сценической школы, в оценке того новаторского вклада, который они внесли в драматургическое искусство.

Белинский писал о Щепкине, что он разрушил стереотип в делении актеров на «трагических» и «комических». Это было существенно и важно, потому что позволяло судить об актере не по принадлежности к определенному амплуа, а по жизненной правде, выражаемой им на сцене, по глубине художественного постижения образов, полноте воспроизведения авторского замысла. После исполнения Щепкиным роли Городничего Белинский заключил: «Актер понял поэта: оба они не хотят делать ни карикатуры, ни сатиры, ни даже эпиграммы; но хотят показать явление действительной жизни, явление характеристическое, типическое».

Белинский был вторым человеком после Пушкина, сыгравшим решающую роль в том, что «Записки актера Щепкина» увидели свет. Понимая, что напоминаниями и увещеваниями дела с места не сдвинешь, а записывать за Щепкиным-рассказчиком дело безнадежно невозможное, он усадил его за стол, когда актер совсем остыл от этой затеи. Готовя первый выпуск «Современника», Виссарион Григорьевич предупредил Щепкина, что зарезервировал за ним место в альманахе под первую главу «Записок», не оставив ему путей к отступлению. А чтобы приподнять дух актера в этом праведном деле, напомнил ему, что исполняется десять лет после смерти Пушкина и лучшей памятью ему будет публикация его воспоминаний. Журнал «Современник», любимое детище Пушкина, пришедший в упадок после его гибели, стал теперь возрождаться. Н.А. Некрасов и Н. А. Панаев, энергично взявшиеся за руководство журналом, решили продолжить дело поэта, Белинский помогал им самым деятельным образом. Публикация «Записок» была в числе замыслов, которые Пушкин не успел реализовать.

Однако время шло, а Михаил Семенович молчал. В начале 1847 года в первом номере обновленного «Современника» рядом с тургеневскими стихами и рассказом «Хорь и Калиныч» из «Записок охотника», «Романом в девяти письмах» Достоевского, статьями Белинского, стихами Некрасова и Огарева, «Письмом из Парижа» Анненкова читатели увидели и главу «Из записок артиста». Поставить под ней свое имя Михаил Семенович не решился, ограничившись обозначением «Щ-ъ», но авторство Щепкина у сведущих читателей не вызывало сомнений. Старания Белинского были вознаграждены самым наилучшим образом. Первый литературный опыт артиста не потерялся среди именитых авторов, вызвав неожиданный для Щепкина интерес читателей, что он воспринял как высшую награду за труды свои, спрессованные за короткие промежутки между репетициями, спектаклями, домашними делами. Теперь артисту, принимавшему поздравления с удачным литературным дебютом, ничего другого не оставалось, как только продолжить начатое дело. Все ждали новых глав и они появились, но уже после смерти Белинского, в альманахе «Комета», который издавал сын Щепкина Николай Михайлович.

К сожалению, Михаилу Семеновичу довелось увидеть опубликованным не более половины из написанного. Последние шесть глав вышли в свет уже после кончины автора. Еще меньше, чем сам Щепкин, успел прочитать из опубликованных «Записок» их радетель Виссарион Григорьевич Белинский, но он мог судить о них со слов Михаила Семеновича во время их последней поездки на юг. Известно, что критик страдал чахоткой, а сырой климат Петербурга только ухудшал его здоровье. По совету друзей, организовавших сбор средств для его лечения за границей, Белинский решился отправиться в Силезию, но российские власти разрешения на выезд не дали, и Щепкин уговорил его поехать с ним в поездку по Украине, к Черному морю, намереваясь и здоровье поправить, и заключить контракт на выступления с одной из местных трупп. Белинский с радостью согласился с этим предложением и предвкушал новые впечатления.

Михаил Семенович таких путешествий за свою артистическую жизнь совершил великое множество. По пути следования останавливался на несколько дней в городах, где существовали театры, по договоренности с администрацией играл один, два, три спектакля. Эти поездки давали массу полезных для творческой работы наблюдений, обновляли душу и в какой-то степени поправляли материальное положение артиста, которое оставалось не самым благополучным до конца его дней. Кроме затрат на содержание дома и многочисленных его обитателей, Михаил Семенович находил возможность помогать своим сыновьям, сначала в годы их обучения, затем для поддержания молодых семей, укрепления здоровья детей. Вот и будущее путешествие сулило надежды как-то восполнить неубавляющиеся материальные затраты, чтобы обеспечить семье мало-мальски сносное существование. О большем и не помышлял. Однако день отъезда долго не определялся. Пролетел февраль, отстучал капелью март, уже апрельское солнце растопило снег, отогревая землю, а добрая затея не осуществлялась. Белинский, устав от ожиданий, пишет Герцену: «Признаюсь, я начал было беспокоиться, думая, что и на мою поездку на юг (о которой даже во сне брежу) черт наложит свой хвост. Что ты мне толкуешь о важности и пользе для меня этой поездки: я сам слишком хорошо понимаю это и еду не только за здоровьем, но и за жизнью. Дорога, воздух, климат, лень, законная праздность, беззаботность, новые предметы, и все это с таким спутником, как Михаил Семенович, — да я от одной мысли об этом чувствую себя здоровее».

Бесы не помешали. За несколько дней до отъезда Виссарион Григорьевич приезжает в Москву и сразу направляется в знакомый дом в Большом Спасском переулке, где не раз останавливался у Щепкиных, находя ночлег и радушный прием. Он однажды даже признался: «В Петербурге нет обычая останавливаться у родни, своей или жениной; там это не в тоне, да никто и не пригласит и не пустит; для этого есть трактиры… Но не так водится в Москве… Если я захочу соблюсти экономию, я остановлюсь или у своих родственников, или у Щепкиных, которых считаю истинными своими родными в духе». К слову сказать, одно время Белинский помышлял породниться с этой семьей, увлекшись Александрой, дочерью артиста. Но не судьба! Александра ответного чувства не испытала, и при всем уважении к критику отношения дальше дружеских не пошли.

День отъезда был назначен на 16 мая 1846 года, провожать друзей на юг пришли Герцен, Грановский, Кетчер, Панаев, Корш. Они собрали по своей возможности денег на эту поездку. Некрасов, получив к тому времени неплохой гонорар за книгу стихов, не раздумывая, передал всю сумму Белинскому. Так что путешествие получило доброе материальное обеспечение.

Долгого застолья не устраивали, ограничившись легким завтраком. Компания отправилась до первой станции, чтобы там отобедать и попрощаться.

Белинскому и Щепкину предстояла долгая и нелегкая дорога. Погода еще не совсем повернула на лето. Дожди, холодные ночи, задержки на полустанках, скверные дороги наводили уныние на путников, укутавшихся в теплые пальто, «с окоченевшими руками и ногами, с покрасневшим носом». Особенно досаждали печально знаменитые русские дороги, не раз «воспетые» в литературе, — разбитые, с колдобинами и рытвинами, ухабами и невероятной тряской.

И все же радость перемен, надежды на исцеление и постоянное дружеское участие и забота Михаила Семеновича настраивали его молодого друга на оптимистический лад. Щепкин старался сделать дорогу для Белинского менее утомительной и беспрестанно придумывал предлоги для остановок — то они званы на ужин к губернатору Калуги, где критик знакомится с известной в обществе и литературных кругах Александрой Осиповной Смирновой-Россет, бывшей фрейлиной императрицы, а теперь супругой губернатора, ей когда-то Пушкин и Лермонтов посвящали свои стихи; то по просьбе содержателей местных театров Михаил Семенович соглашается сыграть пару спектаклей, то уговаривает путника завернуть на ярмарку… И Белинский, привыкший к подвижному образу жизни, едва поспевал за грузным, но резвым не по годам актером, довольствуясь положением «хвоста толстой кометы», как он именовал его в своих письмах к жене Марии Васильевне, не забывая добавить: «Михаил Семенович смотрит за мной, словно дядька за недорослем. Что за человек, если б ты знала!»

Дорога еще больше сблизила их, привязала друг к другу. Наконец добрались до желанной Одессы. Бескрайняя голубизна моря, обилие сочной, густой зелени и яркое южное солнце поначалу буквально ослепили Белинского и изумили буйством красок. Это изобильное великолепие южной природы сразу поглотило все неурядицы и неудобства вчерашних дорог. Они отогрелись и уже вскоре… мучились от тридцатипятиградусной жары.

А Щепкин добровольно взвалил на себя дополнительную нагрузку, заключив контракт с одним из содержателей местной труппы на сорок с лишним спектаклей, с выездом в Симферополь, Севастополь, Херсон, Николаев. Труппа, с которой предстояло совершить это солидное турне, оказалась совсем слабой, нетребовательной ни к себе, ни к репертуару. Роли знали плохо, с текста сбивались, путая Щепкина. Он нервничал, возмущался, а назавтра все повторялось на тот же лад. Естественно, зрители платили той же монетой, оставляя зал наполовину пустым. Артист, видевший полное падение искусства, страдал безмерно. Он никогда не делал исключений в игре ни для столичных, ни для провинциальных театров. Один из рецензентов написал о его гастрольных выступлениях, что Щепкин «не принадлежит к числу актеров, которые, приезжая в провинцию, думают бросить пыль в глаза бедным провинциалам, он понимает, что и в провинции могут ценить высокое, и уважает тех, для кого играет».

Да, те, кому довелось видеть артиста на сцене даже «пакостнейшего» театра, были вознаграждены настоящими откровениями театрального искусства, он и на такой сцене играл с полной самоотдачей.

Видимо, и такие театры полезно было увидеть Белинскому, чтобы полнее представить себе состояние театрального дела в целом, а не только на столичных сценах. Под южным небом он ожил душой, настроился на работу. Бывая на репетициях и спектаклях, наблюдая за работой актеров, прислушиваясь к комментариям Щепкина, критик постигал жизнь провинциального театра изнутри, что, несомненно, обогатило его.

К сожалению, интереснейшая поездка здоровья критику не прибавила. Да тут еще в Симферополе, на обратном пути, в нетерпении смыть с себя дорожную пыль, путники попали в холодную баню и простудились. Щепкин с хворью справился довольно быстро, а Белинский занемог серьезно, пролежав в жару несколько дней. Болезнь обострилась, отнимая последние силы. Вернувшись в Москву, он на глазах у всех начал угасать.

Умер Белинский, как и жил, в нищете, оставшись должником на сумму около шести тысяч рублей. Потрясенный его смертью, Грановский писал жене: «Белинский умер… Он не оставил по себе ни гроша буквально. Горько и страшно подумать об этой участи. Мы дали денег на погребение. Скажи московским друзьям, чтобы готовили деньги. Вдове и детям Белинского нельзя же просить подаяния». Щепкин сам деятельно помогал в сборе средств для осиротевшей семьи и горько сокрушался: «Жена и дочь без куска хлеба и им собрали кое-что на первое время, а что будет дальше бог знает…»

Щепкин и впредь не оставлял без внимания семью Белинских, заботился о ней и помогал, чем мог.

До конца своей жизни Виссарион Григорьевич был связан нежной дружбой с великим русским артистом Михаилом Семеновичем Щепкиным. Щепкин был для него идеалом актера, соединявшего в себе блестящую технику игры с творческим вдохновением и глубокой, всегда передовой и гуманной, идеей.  (Белинский В.Г. О театре. – М.: Государственное издательство детской литературы Министерства Просвещения РСФСР, 1961. – 93 с.; https://biography.wikireading.ru/292109)

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

 

 

Ы - БелЫнский.

Фамилия Белинского, смягченная Виссарионом Гри­горьевичем в Белинского, происходит от села Белыни, в Нижне-Ломовском уезде, Пензенской губернии. Отец Виссариона Григорьевича, Григорий Никифорович, был сын священника этого села. Первоначальное воспитание свое он получил, кажется, в Пензенской семинарии, где, вероятно, и дана ему фамилия Белинского, по обычаю, издавна существовавшему в семинариях, различать своих воспитанников по городам и селам, в которых они родились. Уже потом, при поступлении в Московский университет, его сын Виссарион для мягкости произношения заменит «Ы» на «И» и станет привычным для нашего уха Белинским. Эту фамилию носили его жена и дети. (В.Г. Белинский в воспоминаниях современников. Вступит. статья К.И. Тюнькина. Примеч. А.А. Козловского и К.И. Тюнькина. – М.: Худож. лит., 1977. – 733 с.)

Э - Эрмитаж.

Грани личности Белинского проявляются и в его взгляде на искусство и живопись. Петербург дал ему возможность познакомиться с шедеврами мирового искусства. «Целые утра проводил он в фламандском отделении Эрмитажа и с восторгом вспоминал о картинах, произведших на него особое впечатление», — рассказывал Тютчев.

Эрмитаж в ту пору не был музеем, открытым для всех. В нем хранились художественные коллекции, и попасть туда можно было только по предъявлению билета или разрешения, полученного в Придворной конторе при Эрмитаже. В Эрмитаже выставлялись картины и русских живописцев. Русский музей (как сокровищница искусства) открылся лишь в 90-годы XIX века. В 1834 году в Эрмитаже, а затем для широкого обозрения в Академии художеств экспонировалась знаменитая картина Карла Брюллова «Последний день Помпеи». Это живописное полотно вызвало восторг петербуржцев. Герцен, объясняя причину обращения Брюллова к теме гибели Помпеи, писал о том, что художник, «развившийся в Петербурге, избрал для кисти своей страшный образ дикой, нера­зумной силы, губящей людей в Помпее,— это вдохновение Пе­тербурга».

Белинский тоже посетил выставку. Он писал в «Литературных прибавлениях к Русскому инвалиду»: «Видел «Последний день Помпеи», и пока ничего не могу сказать об этом произведении ни pro, ни contra, потому что оно не произвело на меня никакого определенного впечатления». Но со свойственной ему самокритичностью он тут же признает: «... иногда самое великое произведение потому именно и недоступно для скорого постижения, что слишком велико, что носит на себе отпечаток божественной простоты, а не блестит поразительными эффектами; что оно, наконец, требует долговременного и добросовестного изучения...»

Не имея средств на приобретение подлинников, он покупал гравюры и литографии. На стенах одной из комнат Виссариона Григорьевича в доме Лопатина висели гравюры, изображавшие женские типы романов Жорж Санд. (Козлова Л. П., Камчатова Т. В. Жил труженик с высокою душой: Документ. очерк/Оформл. Е. Большакова; Фотоработы А Ко-роля.-Л.: Дет. лит., 1985.-128 с.)

Ю - Юность.

В 1828 г. по совету пензяков — московских студентов — Виссарион решил ехать в Москву. В декабре 1828 г. он вернулся в Чембар и засел за подготовку к экзаменам. Московский университет он выбрал потому, что в нем, по рассказам земляков, меньше было «чем в ближнем Казанском полицейского надзора, рутины и казенщины». Подобно многим провинциальным российским юношам и их европейским сверстникам, он покидал родной город с тайным желанием «завоевать» столицу, но в отличие от юных Растиньяков не искал в Москве ни богатства, ни возможностей проникновения в сферы власти; лишь стремление к славе — ученого, поэта или философа — кружило ему голову.

Горестное детство и отрочество разночинца, нечиновного бедняка, сына незначительного уездного штаб-лекаря закончилось. Как отличалось оно от безмятежного и сладостного детства дворянского отпрыска. «Вы сами знаете, — писал Белинский родным в 1831 г.,— как сладки были лета моего младенчества... Учась в гимназии, я жил в бедности, скитался по своей воле, по скверным квартиришкам, находился в кругу людей презренных...»

Белинский вступал в юность с сложившимся характером, отличавшимся чертами редкой душевной красоты и чистоты. Непрактичный, доверчивый, впечатлительный, он был неутомимо последователен и героически настойчив в главном — в выработке своего мировоззрения, в определении своего жизненного призвания. Целеустремленный, неизменно требовательный к себе и к окружающим, верный в дружбе, принципиальный в большом и малом, нетерпимый ко всяческой лжи и несправедливости, остро ощущающий социальные противоречия и общественные конфликты, — таким вступает в жизнь семнадцатилетний юноша Виссарион Белинский.

В юности роль духовного главы семьи увлекала Белинского, и, чтобы поддержать свой авторитет, он невольно брал тон многоопытного мужа, презирающего парение в небесах. Так, он внушал брату: «Уважай своих начальников, но не унижайся перед ними; исполняй их приказа­ния ревностно, не рассуждая... Ежели всякий подчиненный будет только судить да рядить и делать только то, что ему кажется нужным... тогда не будет никакого порядка и все превратится в хаос... взвешивай все на весах рассудка — но только тихонько, про себя, чтобы никто не слышал...» Раздумывая о качествах будущего мужа сестры, он ни слова не упоминал, как о вещи несущественной, о наличии взаимной склонности жениха и невесты, а мнение невесты вообще не бралось им в расчет. Провоцировавшееся старшими подыгрывание им в оценках ситуаций, еще не пережитых Белинским, грозило иссушить искусственным менторством струю его душевных движений. К счастью, сам Белинский сумел не только понять эту опасность, но и извлечь из нее урок, что быть равным среди талантов заманчивее, чем верховодить посредственностью. У него появилась редкая черта, удивлявшая современников: он не любил общества людей, готовых восхищенно внимать каждому его слову, предпочитая тех, кто способен на противостояние и отпор. На всю жизнь сохранилась у Белинского и боязнь «рассуж­дающих» мальчиков: в педагогических своих заметках он советовал обе­регать детей от сочинений на «вольные» темы — разглагольствований о еще не прочувствованных ими этических коллизиях.

Вместе с тем юношеское резонерство Белинского обернулось свое­образным благом для формирования его историко-философской методологии. Нарочитое взращивание в себе «здравомыслия» приучало его уважать столь принижаемый в научном мышлении здравый смысл. 

Будучи «всегда отличным товарищем», Белинский не мог не участвовать в студенческих «демонстрациях», особенно выражавших солидарность с наказанными однокашниками; он был знаком с членами тайного польского литературного общества и, по воспоминаниям его родственницы Н.Н. Щетининой (относящимся, правда, к 1836 г.), «беспечно» распевал «Марсельезу». Все это являлось скорее естественным юношеским свободомыслием, протестом против навязываемых запретов, чем политической позицией.

(Поляков М.Я. Виссарион Григорьевич Белинский. – М.: Государственное учебно-педагогическое издательство Министерства просвещения РСФСР, 1960. – 231 с.; Тихонова Е. Ю. Человек без маски. В.Г. Белинский: Грани творчества / Ин-т росс, истории РАН. — М.: Совпадение, 2006. — 279 с.)

Я - Язык писателя.

В своей критической практике В.Г. Белинский большое внимание уделял языку и стилю писателей. Великий критик часто говорил о точности и выразительности языка художественных произведений, литературном таланте и его природе, о том, что настоящая поэзия и
классическая проза есть великое искусство стиля, бессмертное художество. Но особенное значение в литературном деле Белинский
придавал такому достоинству, как народность творчества того или иного художника слова.И Крылов, и Кольцов – это образцы истинно народной русской поэзии. Но вот другой русский поэт – Владимир Бенедиктов. В его лирике неправильный язык, цветистая фраза, неточность выражения, изысканность слога, набор общих мест. В. Белинский пишет: «Посмотрите, как неудачны его <Бенедиктова> нововведения, его изобретения, как неточны его слова? Человек у него витает в рощах; волны грудей у него превращаются в грудные волны; камень лопает (вместо лопается); преклоняется к заплечью красавицы, сидящей в креслах; степь беспредметна; стоит безглаголен; сердце пляшет; солнце сентябревое; валы лижут пяты утёса; пирная роскошь и веселие; прелестная сердцегубка и пр.». Русская читающая аудитория должна учиться литературным образцам и находить их не в поэзии Бенедиктова и подобных ему поэтов, а в литературном творчестве Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Гоголя – вот посыл Белинского. Но величайшим представителем русской литературы был для Белинского, конечно, Александр Пушкин. Именно Пушкин и только Пушкин всегда оставался для В. Белинского образцом словотворчества: «Каждое слово в поэтическом произведении должно до того исчерпывать всё значение требуемого мыслию целого произведения, чтоб видно было, что нет в языке другого слова, которое тут могло бы заменить его. Пушкин в этом отношении величайший образец: во всех томах его произведений едва ли можно найти хоть одно сколько-нибудь неточное или изысканное выражение, даже слово». Подробного анализа в критической деятельности В.Г. Белинского удостоилось и творчество другого великого русского поэта – Михаила Лермонтова. Язык и стиль произведений Лермонтова Белинский также относил к великим достижениям русской классики. В. Белинский обобщает: «благодаря Лермонтову, русский язык далеко подвинулся вперёд после Пушкина, и таким образом он не перестанет подвигаться вперёд до тех пор, пока не перестанут на Руси являться великие писатели».(Захаров С.В. В.Г. Белинский о языке и стиле писателя//XIX Царскосельские чтения. Материалы международной научной конференции/ Под общей редакцией В. Н. Скворцова Л. М. Кобрина (отв. ред.). - СПб.: Ленинградский государственный университет имени А.С. Пушкина - 2015. - С. 257-262.)